по-русски

 

из песенника к альбому: "К этому моменту в комиксах о Песочном человеке [Sand Man] становится тягостно, поздние ночи, свечи стоят по всему дому и тают. С воском играть веселее, чем со жвачкой. К этому моменту двери были открыты. Я могла бы воспротивиться, но так всегда идёт всасывание воздуха"

So I ran faster
But it caught me here
Yes my loyalties turned
Like my ankle
In the seventh grade
Running after BILLY
Running after the rain

These precious things
Let them bleed
Let them wash away
These precious things let them break
Their hold over me

He said you're really an ugly girl
But I like the way you play
And I died
But I thanked him
Can you believe that
Sick, sick holding on to his picture
Dressing up every day
I wanna smash the faces of those beautiful BOYS
Those christian boys
So you can make me come
That doesn't make you Jesus

I remember
Yes in my peach party dress
No one dared
No one cared
To tell me where the pretty girls are
Those demigods
With their NINE-INCH nails
And little fascist panties
Tucked inside the heart
Of every nice girl

These precious things
Let them bleed
Let them wash away
These precious things
Let them break
Let them wash away

Precious Things
Precious Things (Reworked)
Precious Things (Live)
Precious Things (with orchestra)

Precious Things4 – Драгоценные вещи

Я побежала быстрее,

Но меня всё-таки настигло.

И мои верность и преданность вывернулись,

Как лодыжка на седьмой ступени,

Когда я бегала за БИЛЛИ, когда бежала за дождём.

Пусть эти драгоценные вещи

Истекут кровью и смоются ею.

Пусть эти драгоценные вещи.

Потеряют свою власть надо мной.

 

Он сказал: "Ты действительно уродливая девочка,

но мне нравится, как ты играешь".

И я чуть не умерла, но поблагодарила его.

Вы можете поверить, что та больная хранила его фото и наряжалась каждый день?

Хочу разбить лица тех красивых МАЛЬЧИКОВ,

Тех христианских мальчиков.

И ты можешь заставить меня кончить,

Но это не делает тебя Иисусом.

Пусть эти драгоценные вещи

Истекут кровью и смоются ею.

Пусть эти драгоценные вещи.

Потеряют власть надо мной

 

Я помню, да,

В моём персиковом платье на вечеринке

Никто не дерзнул, никто не позаботился о том,

Чтобы сказать, где эти милые девочки,

Те полубогини с ДЕВЯТИДЮЙМОВЫМИ гвоздями

И маленькими фашистскими штанишками,

Заправляющими внутрь сердце

Каждой хорошей девочки.

Пусть эти драгоценные вещи

Истекут кровью и смоются ею.

Пусть эти драгоценные вещи.

Потеряют власть надо мной

 

{7-я ступень - имеется в виду 7-й класс школы
Билли - "он был из класса постарше. В 11 лет я посвятила ему песню "Больше, чем друг" [More Than Just A Friend]. Он сказал, что побьёт меня, если я исполню её прилюдно. Но я её исполнила, и она ему понравилась. А я так и не понравилась ему. Это было трагично. Я и на других парней западала, но он был моей мечтой. Долго искала такого парня..."}

 

("Я свободно выражаю себя в песнях, и люди в значительной степени не вмешиваются. Никаких цифр и имён, поскольку верю в анонимность. Я ни с кем не обсуждаю свои песни - даже с теми, кто на них меня вдохновили. У меня есть свой уровень конфиденциальности, не смотря на то, что я периодически распускаю язык. Интересно, что многие знакомые мне Билли думали, я пою о них. Но я никогда не раскрывала этот секрет, пусть сами догадаются. Когда в своих песнях я выражаю что-то личное, то чувствую, где-то сболтнув, потом нужно сохранить анонимность, это очень тонкая грань. В песнях даже есть такие личные мне вещи, о которых люди и понятия не имеют. Что великолепно. Я и так много говорю. Пусть ваше воображение доработает остальное.
  Вы знаете песни, где гитаристы играют быстро, показывают нам своё мастерство. Я всегда хотела стать гитаристкой, но в этом не оказалось смысла. Тем не менее, однажды я сочинила свою быструю песню. Гитаристы понимают мою музыку лучше, чем кто-либо, потому что, как пианистка, я училась на их партиях и многое сдирала - только они об этом знают. Нахожу восхитительным, когда акустический инструмент скалит зубы. Он может играть разные роли. Как женщина… вы придёте ко мне домой, и я поставлю на стол тарелку с фруктами. Так бывает не всегда. Особенно если кто-то не вежлив или ведёт себя как придурок. Тогда я уроню кожуру на пол, посмотрю на его падение и похихикаю. Так же с акустическим инструментом. Здесь не всегда только: "Я ранимый, мне грустно". Есть множество граней, и красота проявляется в их постижении.

   Однажды, когда мне было пять, мои родные пришли на званый обед в дом одного приятеля. В общей сложности там было десять семей, все были прихожанами церкви. Так же там были их дети, хотя не помню, что были мальчики. Я действительно ещё в матке была осведомлена о мальчиках. Так что, уверена, мальчиков там не было, иначе вспомнила бы их. По какой-то причине была куча дочек со своими семьями, и моя сестра дружила со многими из них. Значит, там были другие девочки и я, самая маленькая. Все другие девочки были подростками. После обеда каждая делала что-то вроде маленького шоу талантов. Девочки собирались вместе и что-то делали, ну… пели, танцевали, всё, на что был способен их талант. И одна такая другая девочка, на 2 года старше меня, постоянно получала какие-то одобрения. Сюзи Гайер [Susie Geyer]. Она была плохо воспитана, конечно, это только моё мнение…моя сторона этой истории. За 2 года до этого случая я врезала ей по носу, потому что она плохо отозвалась о моей маме. Она была из тех, кто знает всё на свете, очень талантливая и умная девочка. Она тоже брала уроки фортепиано и сыграла несложную песню, и все начали ей рукоплескать изо всех сил. Стоит вспомнить, что в то время я уже училась в Пибоди, и было очевидно, что я хорошая пианистка. Но мне никогда бы так не похлопали, даже если бы я сыграла Моцарта закинув ноги за уши. В конце концов, то, что я сделала, было очень грустным… вместо того, чтобы отрешиться от услышанного и сыграть то, что знала, я вслушалась в её игру, вслушалась, как родители рукоплескали ей, и сказала себе: "Что ж, возможно, они это хотят". Вышла к пианино и сыграла ту же самую песню, которую до этого вообще не играла. Песня было очень хорошей, и она училась её играть в течение долгих недель. Я же всего лишь услышала песню, стоя за дверями, через трещину в стене, вся похолодела и попыталась сыграть, правда, не очень хорошо. Мои родители…никогда этого не забуду… я развернулась и увидела их челюсти на полу, ошарашенные, все были ошарашены. Этим они меня обеспокоили. Они никогда не понимали: что бы я не делала, этого было не достаточно. Но они поняли, почему я это сделала. Я же не понимала, почему, но они поняли, и я засомневалась. Они просто смотрели на меня с выражением: зачем? У каждого это было на лице, им было больно, что я не ценила свои способности, не доверилась им и не поделилась ими. Я так нуждалась в том, чтобы понравиться им, когда они хвалили её, и решила сделать всё возможное, чтобы добиться того же. Что, если сыграю песенку Сюзи, меня тоже полюбят. Знаете, как мы реагируем, когда кто-то поступает так… Мы говорим: "О боже!", закрываем лицо руками и быстро засовываем в рот спагетти. Когда в ресторане кто-то из официантов подходит к вашему столику, то начинаешь: "О боже, боже!", вы смущены тем, что они так нуждаются в вашем внимании. Нам не нравится иметь дело с людьми, нуждающимся во внимании… Эта песня была очень грустным моментом в моей жизни. Моя мама сказала: "Сыграй "Оклахому" [Oklahoma], "Вестсайдскую историю" [West Side Story], Моцарта. Что ты делаешь?" У меня по лицу потекли слёзы, я выбежала из комнаты и помчалась со всех ног от этих людей, от фортепиано, от Сюзи, музыки и остального, поскольку осознала, что наделала. Я продалась, стараясь добиться похвалы. И потом я часто так поступала… Когда ты вундеркинд, то получаешь много внимания. И после мини-концертов, начинаешь привыкать к похвале. В детстве я любила ресторан "Баттери" [Buttery], когда у меня всё получалось, мы ходили туда или в "Бургеры Боба" [Bob's Big Boy - сеть закусочных]. Каждый раз, когда я выступала, либо будешь вознаграждена, либо нет. А мне ведь было ещё только шесть лет.

  Песня пришла, когда в Лос-Анджелесе, уже после учёбы, я, по иронии судьбы, снимала комнату в доме за церковью. У отца были связи с местными приходами, и он потянул за них, чтобы найти мне жильё. За стенкой жила соседка, которая слушала тяжёлый рок, и эта музыка помогала понять, что ответить моей бабушке, которая обычно загоняла меня в угол и что-то читала из Левитов ["Третья книга Моисея", третья книга Пятикнижия (Торы), Ветхого Завета и всей Библии. Название происходит от священнического колена Левия. Посвящена религиозной стороне жизни народа Израиля], точно не помню. Она была убеждена, что я отдам свою душу Господу, а тело только тому мужчине, за которого выйду замуж. Но уже в пять лет я знала, что мы враги. Так в своих мыслях я пыталась найти пути отступления и больше не видеть эту Тварь. Ну, фантазировала о разном, а мама думала, что я демон, раз фантазирую о таких вещах. Но, кажется, в то же время она ухмылялась, потому что чувствовала то же, что и я. Мы были ниже среднего класса, но мама и сейчас очень стильная, а отец похож на нежного актёра Джеймса Дина [James Dean] и очень вежлив для пастора. Но сначала он хотел быть не пастором, а доктором. Моя бабушка, его мать, говорила и писала в письмах, что нужно поменять его специализацию. "Как же так получилось, что у меня пять сыновей", писала она, "и ни один не любит меня достаточно, чтобы стать церковным министром?" Он попался на удочку. Мы обсуждали это с ним. Потом он побьёт меня моим же оружием и скажет: "Ну, о чём ты писала бы, если бы я стал доктором?" Что справедливо, конечно. Но я и бабушка никогда не могли найти общий язык. Все думали, что она святая. Однажды она написала мне письмо, где вина и стыд так густы, что можно связать верёвку отсюда до России. Я с ней поговорила, когда мне было 6 или 7. Меня отшлёпали. Потом она писала мне письма о маленькой девочке Энни [Annie] и о том, что она делает, чтобы стать хорошей девочкой. А я хотела кинуть в чёртову Энни гранату. Намерения моей бабушки были хороши, но она была чудовищем. Итак, позади этой церкви и музыкой, постоянно звучащей в моей голове, я действительно задумалась, что однажды быстро убегу.

   У христианства на Западе большая история, оно проникло везде, даже в рекламу. Какие-то вещи по-прежнему нельзя сказать. Я не могла спеть "кончить" на шоу Дэвида Леттермана [David Letterman] из-за рекламодателей. Они хотели, чтобы я спела: "ты можешь заставить меня напевать ["hum" вместо "cum"]..." Я ответила: "Хорошо, я сделаю это, но так, будто мне в рот суют член". Пришлось спеть "ты можешь заставить меня успокоиться, но это не делает тебя Иисусом" [просто слова "cum - кончить" и "calm - успокоиться" звучат одинаково]. Стараюсь смотреть на ситуацию с разных сторон, глазами разъединённых граней себя. Мы все разъединены: духовность от материальности, рассудок от эмоций и т.д. В этой песне мне 13, и я унижена – я цветок, что выстраивает вокруг себя стены, с каждым разом солнца недостаточно, а потом обнаруживаю, что цветок уже мёртв, я убила его. Ребёнком со мной так много всего произошло, и в значительной степени, все песни приходят оттуда. Как будто между моим детством и настоящим временем протянуты нити. То, что происходит сейчас, кажется, связанным с тем, что было до этого. Когда мне было 7, я уже 2 года училась в Пибоди. Только представьте что такое 7 лет, думаешь, люди в этой школе поймут меня. "Здесь я достигну рая!" Но потом понимаешь, что это не так. И тебя разрывают, ставя как ребёнка в безвыходные положения, так доверие рушится окончательно. Начинаешь черстветь и выгоняешь в окно все воображаемые грёзы, доставлявшие одни неприятности тем, что давали надежду. Здесь та же боль, только привязанная к другим именам и местам. У меня были друзья, но нравилась ли я парням? Ни одному. Они возможно говорили: "Она мила и здорово играет на пианино, но ещё она подружка Синди Льюман [Cindy Luman], сможем ли взять у неё номер телефона?" Я не расцветала, и меня считали существом неопределённого пола

   В шесть лет мне дали понять, что существует правильный и неправильный способ игры на фортепиано. Для меня религия была о том, что правильно, а что неправильно. Методизм учит сдерживать эмоции, поэтому выход я нашла в музыке. А когда свобода выражения становится сдержанной, то перестаёт быть забавной. Моё решение не делать то, что от меня ожидают, в семь лет было изгнано из меня пинками. А в одиннадцать меня саму выпнули из Консерватории.

   Когда в одиннадцать лет первый раз в жизни обнаруживаешь, что никто вокруг не впечатлился тобой, как следовало, начинаешь бороться за право быть оценённой, и, в конце концов, делаешь то, что от тебя ожидают. Возможно, я так сильно реагирую, потому что мне потребовалось 25 лет, чтобы вернуться к свободе, которой обладала в маленьком возрасте. Мне пришлось идти задом наперёд, чтобы вернуть её. Смысл был в том, что я училась на концертную пианистку, но таковой не стала. Этого не могло случиться, потому что я хотела сочинять собственные песни, я всегда это знала. Через год в Пибоди мне уже было неинтересно. Меня туда отправляли по выходным, и я чувствовала, что всех там разочаровываю. Там говорили: "О, эта талантливая девочка ничего не может", мне на запястья клали монеты, чтобы я играла правильно. А мне было интересно, когда мы начнём сочинять весёлые песни, но это никого не интересовало. Всё заключалось в разработке техники и конкурентоспособности. Нужно освободиться от этого, и надеюсь, никакому другому ребёнку не придётся потратить на это столько времени. Уже слышу голоса: "Эй, что она там болтает, её это не убило, она получила то, что хотела!" И сама удивляюсь, что смогла выбраться оттуда и делать то, что хочу. Потому что в восемнадцать была готова бросить писать, поскольку думала: "Может, они правы, нужна группа, нужно делать танцевальную музыку". Которая была абсолютным дерьмом! Но я её делала! Я сделала кучу демок с танцевальной музыкой, и она была отвратительной; если бы вы услышали её, то потеряли бы свой ленч. Каким-то образом я выбралась живой из этого дерьма, и сама не знаю, откуда ко мне пришло упорство, которое, как оказывается, у меня есть.

    А теперь понимаю, что иногда мужчины пользуются сексом, как оружием или оправданием, вроде: "Я только что дал тебе кончить, не думай, что помогу мыть посуду! Салют!" Но только потому, что я с мужчиной и увлажняюсь для него – не делает его хозяином, даже не обязательно делает его достойным любви, моей любви. И теперь наверное, впервые в жизни осознаю, что моя способность к любви невероятно глубока, и если отдаю её мужчине, он должен полностью это понимать и уважать последствия. Не многие на это способны. В основном они занимаются всякой викинговой ерундой [пьют много алкоголя, воюют, лапают женщин и пр.]. Теперь женщины осознают, что хватит, парни! Но чувств к страстным мужчинам у меня было много. Ещё в детстве, разглядывая фотографии Джима Моррисона и Роберта Планта, я хотела сбежать с ними и отдать им свою девственность. Часто свободное время я проводила у магнитофона, но поскольку росла в христианской семье, для моего отца Роберт был из тех в кого "вселился бес". Глядя на его телодвижения, отец говорил: "Почему он так вращается?", а рядом с магнитофоном я слушала музыку и разглядывала фотографии. Старые добрые времена - альбомы, картинки, размер. Такие группы, как "Лед Зеппелин", действительно совершили революцию, и они были ужасной угрозой для церкви моего отца, которая отрицает сексуальность. Молодые девушки что-то чувствовали к ним. Помню, что двигала своим телом, как никогда раньше. В восемь лет я пытался открыть в себе чувственность Роберта Планта. С него капает пот, а я просто уверена, что ему нужно жениться на мне. Конечно, я не знала, что это значит. Я думала, это значит вместе съесть сэндвич с арахисовым маслом и джемом!" (смеётся)