Ride on, friends of the black swan Ride on, do you know where she’s gone Gumdrops and Saturdays did Eric call by the way He knew where the pillow goes Ride on friends of the black swan Ride on, do you know where she’s gone Buttercups and fishing flies the biggest thickest ever sky I know they know something Ride on, friends of the black swan Ride on, do you know where she’s gone Little green men do O.K. It’s the faeries’ revenge they say Gumdrops and Saturdays, did Eric call by the way Ride on

Black Swan – Чёрная лебёдушка

Поплыли, поплыли же вместе, друзья чёрной лебёдушки.

Поплыли быстрей.

Вы знаете, куда она ушла?

Круглые леденцы и субботы. Звонил ли Эрик мимоходом?

Он-то знал, куда девается подушка.

Поплыли, поплыли же вместе, друзья чёрной лебёдушки.

Поплыли быстрей. Вы знаете, куда она ушла?

Лютики и рыболовные мушки-наживки.

Сегодня самое большое и хмурое небо.

Я знаю, они, там, что-то знают.

Поплыли, поплыли же вместе, друзья чёрной лебёдушки.

Поплыли быстрей. Знаете ли вы, куда она ушла?

Зелёные человечки показывают "ОК"

И говорят, что это месть фей.

Лимонные леденцы и субботы. Может, Эрик звонил мимоходом?

Поплыли, поплыли же.

{Лебедь – священное животное Афродиты, греческой богини любви. Символ грации, красоты и чувственности.

Чёрный лебедь – больше ночной символ, что-то редкое или несуществующее. Термин "Чёрный лебедь" известен как латинское выражение — старейшая известная цитата принадлежит перу древнеримского поэта-сатирика Ювенала, — "хороший человек так же редок, как чёрный лебедь". Теория "Чёрный лебедь" объясняет существование и возможность возникновения труднопрогнозируемых и редких событий, которые имеют значительные последствия. Автором теории является Нассим Николас Талеб [Nassim Nicholas Taleb - араб, американский экономист и трейдер], который в своей книге "Чёрный лебедь" ввёл термин "События Чёрного лебедя"

Субботы – ухаживания.

Подушка – мост к подсознанию через сон.

Лютики – [англ.сленг] женоподобные мужчины; физически привлекательные девушки.

Месть фей – феи это не только эльфы, но гоблины и прочие. Они иногда шалят: воруют еду, крадут человеческих детей и заменяют их своими. Когда попадаешь в их Кольцо, то время меняется: кажется, что прошло много времени, а окажется, всего несколько секунд, и наоборот: короткий визит продлиться годы в человеческом времени}

("Музыка проникает в молекулярную структуру и меняет её. Ученые доказали это. Музыка - это терапия. Я могу дышать и признать вещи, на которые, возможно, не хочу смотреть. Так же я поступаю в своих песнях. Хочу, чтобы что-то щёлкнуло внутри и зажглось небольшое пламя, которое тронет и привлечёт вас. Изменит положение вещей. Можешь ехать по дороге, что-то услышать и подумать: "Боже, я больше не буду прежней..." Я пользуюсь такими инструментами. Музыкальными инструментами. Я приучила себя всегда быть в состоянии присутствия даже во время девятимесячного процесса, когда можно легко расфокусироваться. Я очень дисциплинирован в этом смысле. Другие музыканты назвали бы меня одержимой, неумолимой и совсем неконтролируемой.
  Я росла в церкви, что было немного похоже на сухой мартини... без мартини (смеётся). Посмотрите на музыку в белой церкви - вся страсть вырезана. Это отражает их учение – в бесстрастности. Немного позже я познакомился с суровой церковной музыкой. Чарльз Уэсли [Charles Wesley] писал замечательные гимны, основанные на старых матросских песнях англичан, но его песни исполнялись очень жёстко, в них не было никакой душевности. Если мне везло, я шла в чёрную церковь, где было много свинга. В чёрной церкви [негритянской] страстью наполнено всё. Там они раскачивались во время пения, с ними что-то происходило. Их бёдра двигались, и, глядя на это, возникала идея поженить двух Марий - христианским женщинам очень важно установить для себя эту парадигму. Спиричуэлс [духовные гимны] евангелистов пришли от афро-американцев, заключённых в рабство, и этими гимнами они давали себе силы. В белой церкви намерения иные, и нуждаются они в другом. Всё заключается в подавлении. В чёрном сообществе пытаются освободить себя от угнетённости. Любая христианка хочет, чтобы в её жизни были обе Марии, поверьте мне.

   Знаете Аниту Хилл [Anita Hill]? Она вполне святая для меня. Эта женщина-негритянка выступила против американского правительства за сексуальные домогательства и проиграла. Но вы бы видели, как эти сенаторы извивались на своих местах. Многие мои песни проработывают эту энергии жертвы - и христианскую энергию, которая насквозь пропитана жертвенностью. При дневном свете настроение иное, чем в темноте. Я обычно готовлюсь час до того, как выйти на сцену, вызываю разные энергии, которые будут работать этим вечером. Настраиваюсь на аудиторию и смотрю, что там происходит. Каждый вечер проходит по-разному - иногда это хаос, иногда устрашение. Я работаю над определённой эмоцией, поэтому призываю всевозможных потусторонних приятелей и окружаю ими пространство. Каждый вечер совершенно иное представление: песни приобретают разные значения. Когда я выступаю вживую, у меня есть возможность погрузиться по-настоящему - похоже на путешествие. Появляется возможность встретить вас и петь в эфир.

   В своих песнях я склонна прорабатывать ситуации, и обычно то, что я скрываю, выходит наружу - определённые чувства - это болезненно, но освобождает. Я не могу чувствовать себя искалеченной до конца жизни. Не надо думать, что музыканту и художнику для вдохновения нужно страдать - это миф. Я хочу общаться с успешными и, наконец, оказаться в таком месте, где больше нет суеты.
  Фортепиано получает и возвращает столько любви. Я эмоциональный музыкант. Меня ничто так не трогает, как фортепиано. Не очень люблю людей. Людям я предпочитаю фортепиано. Оно живое, и на него во всём можно положиться. Слышу, как оно разговаривает со мной. По большей части, для меня фортепиано – это женщины. Порой они лесбиянки, и с ними всегда весело.

   Просто я продолжаю уважать себя. Я девушка, играющая на фортепиано. Когда я раздавала кассеты со своими записями музыкантам, они все говорили: "Этот стиль не сработает". Ну, угадайте, - именно этим я занимаюсь. Поэтому если никто не придёт посмотреть на меня, угадайте что? буду играть на фортепиано у себя в гостиной. Я играла для стольких людей и оттачивала ремесло, исследуя себя, свою писанину, и делилась ею. Мы занимаемся этим, чтобы делиться. Если не будем делиться, не думаю, что можем называть себя писателями. Но если никто не захочет это слушать, я всё равно буду этим заниматься. Буду делиться этим с самой собой. А потом пойду послушаю других людей, и они поделятся со мной и дадут почувствовать себя намного лучше.

   Перво-наперво, авторам песен нужно понять, какие у них намерения и какова их роль. Мы документируем время. Музыка делает это как ничто. Мы любим художников и танцоров, балдеем от них. Но в существо входит звук. Думаю, он меняет ДНК, способен произвести целый сдвиг в чьей-то молекулярной структуре. Я в это верю. Когда что-то слышишь, некую эмоцию, которую он взболтнул, воспоминания или некое качество. Так в чём же наша работа? Наша работа войти в контакт с собой. Если мы не в контакте с собой, то как дадим что-то людям? Моё главное переживание, что мы не выполняем свою работу авторов песен, потому что позволяем тем, кто рулит индустрией, бумажными листами критиков, радио станциями, кто решает, чья песня не попадёт в альбом, диктовать нам, о чём говорить. Но погодите. Мы поэты, идущие из города в город, пытаемся напомнить простому люду, у которого есть всё, что нужно, телевизор, кино или другие медиа - что всё идёт из сердца. Всё идёт изнутри нас. И по этим вещам люди голодают. Мне не нравится слово документация, но, в каком-то смысле, авторы песен – зеркала, какими поэты были в старые времена. Особенно в конце 19 века. Французские поэты были голосом своего времени. Так кто же мы? Многие из нас пытаются вспомнить, зачем делать то, что мы делаем. Нам, писателям, нужно сунуть руки в 220 вольт и сказать: так, о чём я хочу написать?

   Хочу поддержать авторов. Наша работа особая, мы поддерживаем СМИ, которые хотят, чтобы мы забыли о чувствах, или мы идём против СМИ и говорим: нет, мы хотим напомнить людям, что они могут формировать собственную систему убеждений. Дать силы каждому индивидуально быть собственной птицей. Вам нужно быть своими песнями. Это наша работа. Не думаю, что в песнях читаю людям нотации. Я пригвозжу к стенке и надорву кожу, прежде чем решить, что наложить на тебя: соль или мороженое. Во мне есть вампир, что нормально. У меня хорошая коллекция обуви. А ещё есть грань меня, которая заучка, что наблюдает, как её лучшие подруги постоянно уводят парня, которого хочет она.

   Подростком я была заучкой, и, чёрт возьми, люблю заучек. Я Королева Заучек. Люблю заучек, под которыми подразумеваю не крутых, стервозных людей. Вот я была крутой заучкой. Не расшаркивалась на углу игровой площадки, была школьной королевой, но за меня голосовали все заучки. Существует множество скрытых заучек. В Тренте из "Найн Инч" осознаю потрясающего мужчину, но вижу в нём и заучку. Люди, которые стали лидерами, часто были изгоями или одиночками. Носили очки, читали книги и ковырялись в носу. С ними тоже трудно, но я люблю их. С ментальной точки зрения они тяжёлые и отрезаны от эмоций. Обычно скрытые заучки приходят на мои шоу, и когда заученный заучка показывается, я наблюдаю за ним, я их замечаю, потому что они чувствуют сильный дискомфорт от своего физического Я.

   Чтобы быть симпатизирующим ухом, многого не требуется. Но стоит понимать, одну из трёх женщин на моих шоу каждую ночь насилует отец. Поэтому за кулисами, когда они приходят, говоришь: "Поставь чайник, верни её". Разговариваешь с ней, и, конечно, эта девушка не может никуда уйти. Пытаешься показать, что у неё есть выбор и надежда. Говоришь ей поддерживать связь с РАИНН [RAINN – национальная сеть помощи изнасилованным. Сеть создана Тори], но самое лучшее, что можешь сделать – поговорить с ней допоздна, когда отец уснёт, и она вернётся домой! Знаю, это бесполезно, но… Я не занимаюсь консультированием один на один, хотя общаюсь с некоторыми женщинами, когда они приходят на концерт. Они замечательные люди. Настоящие бойцы. Но посещают чувства, что не можешь остановить нечто ужасное, что происходит на твоих глазах. Поступает много звонков, - это плохие новости. Хорошая новость, что RAINN продолжает работать. Опыт довольно положителен, я думаю, мы делаем хорошее дело. В моём случае, чтобы рассказать о своих чувствах, у меня была музыка. Но у других людей нет никого или ничего, за что можно ухватиться. Это немного шокирует, в то время как мы на шаг к преодолению скорости света с помощью эмоций, как бы не были совершенны компьютеры. Ужасно, что мы получаем столько писем и звонков от большого количества молодых женщин, ещё есть парни, которых осквернил друг семьи или человек, у которого есть доступ, отчим, иногда мачеха. Порой матери не хотят понимать, не хотят слышать. И не смотря на то, что мы можем за секунду связаться с чёртовой Новой Зеландией, мы всё ещё не можем решить проблему насилия. Эрик оказался большим изменением. Важной частью моей жизни в основном потому, что помогал разобраться с той насильственной атакой. Его помощь изменила мой взгляд на мужчин. Когда мы занимаемся любовью, Эрик оставляет включённым свет и говорит: "посмотри на меня, как меня зовут?", я произношу его имя. И дальше важнее: "Что я делаю с тобой? Я трахаю тебя, скажи это". И я пытаюсь сказать: "Ты трахаешь меня". Потом он обнимет меня крепко-крепко и скажет: "И люблю тебя, я обожаю тебя, я ценю тебя". Так я исцеляюсь. Мы исцеляемся, потому что, можно представить, со мной едва легко жить. Или любить. Я не очень хорошо проявляю любовь, но учусь, стараюсь. И, в конце концов, перестаю видеть себя жертвой - это единственный способ всё изменить. Я становлюсь лучше, когда Эрик рядом. В нём живёт маленькая ирландская девушка. Он не возражает быть завоёванным - "делай со мной, что хочешь". Его воспитали русские родители-хиппи, и я чувствовала, у него нет ни одного их тех христианских "пунктиков", а он знал, у меня они есть. Его возбудила тайная грязная сцена, случившаяся со мной. Ну, знаете, что-то вроде мести хорошей девочки. Маленькая библиотекарша со сказкой на ночь. Но ему было очень тяжело. Наши отношения не улучшались, что расстраивало меня. Теперь я свободна и могу делать, что хочу, я стараюсь не думать об этом, разве что когда пишу что-то вроде "Сосульки")